"Никто не идеален!"(с) Иногда, докопавшись до истины, хочется закопать ее обратно (с) Никогда не разговаривайте с чужими наркотиками (с)
Название: Когда будем только мы
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Канон: Robin of Sherwood
Размер: мини, 1215 слова
Пейринг/Персонажи: Гай Гисборн/Роберт Хантингтон, упоминаются остальные
Категория: слэш
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: братья помирились, на свой лад
Примечание: постканон
Предупреждение: горизонтальный инцест, POV Роберта и рефлексия
В очаге еще горит огонь. Надо бы дров подбросить, а вылезать не хочется. Но придется, иначе огонь потухнет совсем. Я выскальзываю из постели, кладу поленья в очаг — и мигом возвращаюсь обратно, в чарующее тепло его объятий. Он, не просыпаясь, подгребает меня к себе, а я прижимаюсь к нему и обнимаю сам. У нас впереди еще два дня. Два дня на шутки и байки, на разговоры ни о чем, обсуждение последних сплетен и новостей, вино и молчаливое созерцание огня в очаге. А главное — два дня на спокойное счастье и любовь.
Потом он уедет в замок, к обязанностям и долгу. А я вернусь к своим.
Они научились не обращать внимания. Ладно, и на том спасибо. После того, что они натворили, можно сказать, мы все обрели святое терпение, и не стоит ждать большего.
Да и есть ли смысл желать чего-то еще? Пожалуй, лишь одного: чтобы эти дни переросли в годы и подальше отсюда... Получится ли? А почему не попробовать? Ведь у нас получилось и вовсе немыслимое. Он проснется, и я поговорю с ним. Я чувствую, что он безмерно устал от бремени ответственности. Это слишком тяжелая ноша для него, с его то отношением к службе и стремлением сделать все как можно лучше. И я тоже устал — от своего положения. Кто я? Сын двух отцов? И ни один из них так и не стал мне родным. А самый близкий мне человек в глазах всех — мой враг. Это невыносимо. Случилось бы все хоть немногим раньше... А может, раньше это и не могло случиться? Благослови Бог и, так и быть, Хэрн, наше падение в Трент! Если бы не оно...
За три месяца до того случая она сказала мне, что принимает постриг. Жизнь утратила краски и вкус, с каждым днем мне становилось все муторней. В общем, когда мы схватились с ним, я, честно сказать, был готов его убить. И он, думаю, тоже. Но когда мы свалились в ледяную воду и чудом не утонули, я вдруг почувствовал, как он тащит меня. Поездку в Ноттингем он бы не пережил, как и я — поход в лагерь. Мы ввалились в старую хибару неподалеку от берега и принялись стаскивать с себя промокшую одежду. Даже под пытками я не смогу сказать, кто начал первым. Он, пока растирал меня, дрожащего и клацающего зубами не хуже волка — или я, когда обнял его, практически синего от холода. А дальше... желание обрушилось на нас, будто ураган или лавина. Случилось ли это из-за того, что мы едва не погибли, и теперь хотели почувствовать себя живыми, или в том, что оба изголодались по простому человеческому теплу... Не знаю. Может, мы обезумели, а может, прозрели. Но никогда раньше никто не отзывался на мои ласки так горячо и не дарил свои столь щедро. Проснулись мы на рассвете, в обнимку, и поклялись хранить молчание. Одежда высохла, и нужно было спешить, пока нас обоих не начали искать. Вновь мы столкнулись через две недели, и тут выяснилась интересная деталь. Хранить молчание у нас получалось прекрасно, а вот забыть то, что произошло — нет.
Я не мог спать. Вернее, старался не спать, чтобы не видеть снова и снова один и тот же сон: нашу единственную ночь в хижине. Все попытки забыться в объятиях крестьянок проваливались с треском. Каждый раз я видел его лицо, и приходилось впиваться зубами, во что попало, чтобы не заорать его имя. Не всем девицам это нравилось. Точнее, не нравилось всем. И в первую очередь, мне самому. Наконец я не выдержал...
Дело близилось к Рождеству, и Ноттингем наводнили толпы народу — и усиленные патрули, которые, конечно же, проверял он. Когда я втолкнул его в ближайший сарай, мне было все равно, видел это кто-нибудь или нет. А дальше и подавно. Но долго так продолжаться не могло. И мы вспомнили про ту заброшенную хижину.
Поначалу я не знал, что и думать. Он был то резким и грубым, не позволял к себе прикоснуться и на пике наслаждения ругался, как тамплиер. То позволял делать с собой, что угодно, и от этой вседозволенности у меня голова шла кругом сильнее, чем от хорошей дозы бренди. Или я всерьез думал, что умираю, утопая в его ласках, самых нежных и самых крепких... Постепенно все успокоилось, и мы научились видеть друг друга настоящими. И поэтому всегда разными.
А потом в конце зимы Уилл и Джон притащились в лагерь грязные, злые и перемазанные кровью — попытка ограбления явно не удалась. Уилл зажимал рану на руке и сквернословил как никогда прежде. Джон был мрачен и молча поддерживал его. Через несколько дней их выдал Мач. Как всегда случайно и ненамеренно. На безобидный вопрос Тука, а не боится ли он посреди бела дня таскаться в Уикэм за элем, Мач ответил, что Уилл с Джоном позаботились о Гисборне, и больше тот не появится, а без командира солдаты совсем обленились. Увидев мое лицо, наш славный монах побледнел и начал креститься. Назир перехватил Уилла и Джона на подходе к лагерю и велел пересидеть где-нибудь, если им дорога жизнь. Предусмотрительный, как и всегда.
— Они узнали про вас и хотели сделать, как им казалось лучше, — объяснял он мне позже. — Я могу понять тебя... Я понимаю. Но пойми и ты, нельзя карать смертью за заботу о друге. Если убьешь их, сам себе не простишь потом.
В этом он был прав, и убивать их мне больше не хотелось. Но и видеть пока тоже. Я метался по лагерю, терзаясь от неизвестности. В Ноттингем соваться было слишком рискованно: де Рено утроил стражу на улицах и велел проверять каждого, кто входит в город. Но я все равно решил пробраться туда ночью, узнать хоть что-то. Назир остановил меня ударом по затылку. Когда я пришел в себя, то не увидел брата Тука. Он вернулся под утро, сказал, что Гисборн тяжело ранен, и никто не знает, выживет ли.
Впервые за последние месяцы я переступил порог часовни в Уикэме. Была поздняя ночь, свеча, я — и тот, кого я просил... И он услышал. А потом меня позвал к себе Хэрн. Мы долго в молчании смотрели друг на друга. «Отец» и «сын». Наконец Хэрн тяжело вздохнул:
— Да будет так.
После этого все смирились. А я со страхом ждал возможности поговорить с Гаем. Несколько раз оставлял стрелу в условленном месте, с просьбой о встрече, и ждал, ждал... Миновала Остара, близился Бельтайн. Гай все-таки пришел: колдовской ночью выступил из темноты на дальнем краю праздничной поляны. Все были пьяны от вина и любви, кроме меня, и никто больше не заметил его. Хотя нет, кое-кто все же заметил. Я поднялся со своего места у костра, на миг встретился взглядом с Назиром — тот едва заметно улыбнулся, кивнул.
Гай ждал, прислонившись к дереву: скулы заострились после болезни, в зрачках плясали отблески огня. Слов мне не хватало, и я молча обнял его.
Он вбивался в меня с остервенением и яростью, а я целовал его лицо, шею, плечи — нежно, как только мог, — прижимал к себе, ласкал везде, куда дотягивался. Выплывая из сладкого морока, я услышал, как он что-то шепчет на франкском. Я не знаю этого языка, но мне и не нужно было знать, чтобы понять слова прощения и любви.
Прошло полгода, а я все еще просыпаюсь в холодном поту каждый раз, когда мне снится та страшная ночь в часовне. Мы видимся реже, но остаемся вместе дольше. Шериф серьезно заболел и практически безвылазно живет в аббатстве, Гай должен исполнять его обязанности. И ждать приезда нового шерифа. Я тоже его жду. Тогда у нас обоих начнется новая жизнь. Когда нам не будет препятствовать никто и ничто. Когда будем только мы.
Автор: alisahansen
Бета: Shiae Hagall Serpent
Канон: Robin of Sherwood
Размер: мини, 1215 слова
Пейринг/Персонажи: Гай Гисборн/Роберт Хантингтон, упоминаются остальные
Категория: слэш
Жанр: ангст, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: братья помирились, на свой лад
Примечание: постканон
Предупреждение: горизонтальный инцест, POV Роберта и рефлексия
Потом он уедет в замок, к обязанностям и долгу. А я вернусь к своим.
Они научились не обращать внимания. Ладно, и на том спасибо. После того, что они натворили, можно сказать, мы все обрели святое терпение, и не стоит ждать большего.
Да и есть ли смысл желать чего-то еще? Пожалуй, лишь одного: чтобы эти дни переросли в годы и подальше отсюда... Получится ли? А почему не попробовать? Ведь у нас получилось и вовсе немыслимое. Он проснется, и я поговорю с ним. Я чувствую, что он безмерно устал от бремени ответственности. Это слишком тяжелая ноша для него, с его то отношением к службе и стремлением сделать все как можно лучше. И я тоже устал — от своего положения. Кто я? Сын двух отцов? И ни один из них так и не стал мне родным. А самый близкий мне человек в глазах всех — мой враг. Это невыносимо. Случилось бы все хоть немногим раньше... А может, раньше это и не могло случиться? Благослови Бог и, так и быть, Хэрн, наше падение в Трент! Если бы не оно...
За три месяца до того случая она сказала мне, что принимает постриг. Жизнь утратила краски и вкус, с каждым днем мне становилось все муторней. В общем, когда мы схватились с ним, я, честно сказать, был готов его убить. И он, думаю, тоже. Но когда мы свалились в ледяную воду и чудом не утонули, я вдруг почувствовал, как он тащит меня. Поездку в Ноттингем он бы не пережил, как и я — поход в лагерь. Мы ввалились в старую хибару неподалеку от берега и принялись стаскивать с себя промокшую одежду. Даже под пытками я не смогу сказать, кто начал первым. Он, пока растирал меня, дрожащего и клацающего зубами не хуже волка — или я, когда обнял его, практически синего от холода. А дальше... желание обрушилось на нас, будто ураган или лавина. Случилось ли это из-за того, что мы едва не погибли, и теперь хотели почувствовать себя живыми, или в том, что оба изголодались по простому человеческому теплу... Не знаю. Может, мы обезумели, а может, прозрели. Но никогда раньше никто не отзывался на мои ласки так горячо и не дарил свои столь щедро. Проснулись мы на рассвете, в обнимку, и поклялись хранить молчание. Одежда высохла, и нужно было спешить, пока нас обоих не начали искать. Вновь мы столкнулись через две недели, и тут выяснилась интересная деталь. Хранить молчание у нас получалось прекрасно, а вот забыть то, что произошло — нет.
Я не мог спать. Вернее, старался не спать, чтобы не видеть снова и снова один и тот же сон: нашу единственную ночь в хижине. Все попытки забыться в объятиях крестьянок проваливались с треском. Каждый раз я видел его лицо, и приходилось впиваться зубами, во что попало, чтобы не заорать его имя. Не всем девицам это нравилось. Точнее, не нравилось всем. И в первую очередь, мне самому. Наконец я не выдержал...
Дело близилось к Рождеству, и Ноттингем наводнили толпы народу — и усиленные патрули, которые, конечно же, проверял он. Когда я втолкнул его в ближайший сарай, мне было все равно, видел это кто-нибудь или нет. А дальше и подавно. Но долго так продолжаться не могло. И мы вспомнили про ту заброшенную хижину.
Поначалу я не знал, что и думать. Он был то резким и грубым, не позволял к себе прикоснуться и на пике наслаждения ругался, как тамплиер. То позволял делать с собой, что угодно, и от этой вседозволенности у меня голова шла кругом сильнее, чем от хорошей дозы бренди. Или я всерьез думал, что умираю, утопая в его ласках, самых нежных и самых крепких... Постепенно все успокоилось, и мы научились видеть друг друга настоящими. И поэтому всегда разными.
А потом в конце зимы Уилл и Джон притащились в лагерь грязные, злые и перемазанные кровью — попытка ограбления явно не удалась. Уилл зажимал рану на руке и сквернословил как никогда прежде. Джон был мрачен и молча поддерживал его. Через несколько дней их выдал Мач. Как всегда случайно и ненамеренно. На безобидный вопрос Тука, а не боится ли он посреди бела дня таскаться в Уикэм за элем, Мач ответил, что Уилл с Джоном позаботились о Гисборне, и больше тот не появится, а без командира солдаты совсем обленились. Увидев мое лицо, наш славный монах побледнел и начал креститься. Назир перехватил Уилла и Джона на подходе к лагерю и велел пересидеть где-нибудь, если им дорога жизнь. Предусмотрительный, как и всегда.
— Они узнали про вас и хотели сделать, как им казалось лучше, — объяснял он мне позже. — Я могу понять тебя... Я понимаю. Но пойми и ты, нельзя карать смертью за заботу о друге. Если убьешь их, сам себе не простишь потом.
В этом он был прав, и убивать их мне больше не хотелось. Но и видеть пока тоже. Я метался по лагерю, терзаясь от неизвестности. В Ноттингем соваться было слишком рискованно: де Рено утроил стражу на улицах и велел проверять каждого, кто входит в город. Но я все равно решил пробраться туда ночью, узнать хоть что-то. Назир остановил меня ударом по затылку. Когда я пришел в себя, то не увидел брата Тука. Он вернулся под утро, сказал, что Гисборн тяжело ранен, и никто не знает, выживет ли.
Впервые за последние месяцы я переступил порог часовни в Уикэме. Была поздняя ночь, свеча, я — и тот, кого я просил... И он услышал. А потом меня позвал к себе Хэрн. Мы долго в молчании смотрели друг на друга. «Отец» и «сын». Наконец Хэрн тяжело вздохнул:
— Да будет так.
После этого все смирились. А я со страхом ждал возможности поговорить с Гаем. Несколько раз оставлял стрелу в условленном месте, с просьбой о встрече, и ждал, ждал... Миновала Остара, близился Бельтайн. Гай все-таки пришел: колдовской ночью выступил из темноты на дальнем краю праздничной поляны. Все были пьяны от вина и любви, кроме меня, и никто больше не заметил его. Хотя нет, кое-кто все же заметил. Я поднялся со своего места у костра, на миг встретился взглядом с Назиром — тот едва заметно улыбнулся, кивнул.
Гай ждал, прислонившись к дереву: скулы заострились после болезни, в зрачках плясали отблески огня. Слов мне не хватало, и я молча обнял его.
Он вбивался в меня с остервенением и яростью, а я целовал его лицо, шею, плечи — нежно, как только мог, — прижимал к себе, ласкал везде, куда дотягивался. Выплывая из сладкого морока, я услышал, как он что-то шепчет на франкском. Я не знаю этого языка, но мне и не нужно было знать, чтобы понять слова прощения и любви.
Прошло полгода, а я все еще просыпаюсь в холодном поту каждый раз, когда мне снится та страшная ночь в часовне. Мы видимся реже, но остаемся вместе дольше. Шериф серьезно заболел и практически безвылазно живет в аббатстве, Гай должен исполнять его обязанности. И ждать приезда нового шерифа. Я тоже его жду. Тогда у нас обоих начнется новая жизнь. Когда нам не будет препятствовать никто и ничто. Когда будем только мы.
@темы: Robin of Sherwood, фанфикшн